Стоим в молчании у небольшой стелы. Здесь, на этом самом месте, в 17 веке, во время религиозного раскола, был сожжен протопоп Аввакум – неистовый защитник старой веры.
Говорят, земля, взятая отсюда, исцеляет любую болезнь. Но сейчас она глубоко под снегом и тверда, как камень. Да мы бы и так не осмелились нарушать покой старых могил и рыть здесь землю.
Вокруг раскинулось большое кладбище. Оно давно заброшено. Лишь старые, почерневшие кресты торчат из-под снега. Многие из них с двускатной кровлей наверху, такие мы видели только на картинках в детских книжках с русскими сказками. Кресты накренились под разным углом, как будто ведут между собою беседу. На некоторых из них вырезаны надписи. Мы подсчитали – получается, что были поставлены 250-280 лет назад. Самые старые – безымянные, лишь Бог да это небо с землей хранят память о времени и о душах, нашедших под ними успокоение.
Место это раньше называлось Пустозерск. Страшной славой далекой ссылки известен он был в России. Сюда отправлялись наиболее непокорные и опасные для государственного устройства люди. Кроме протопопа Аввакума в этой земле нашли конец своей жизни участники восстаний Емельяна Пугачева, Степана Разина и многие другие горячие головы России.
Однако если кладбище до сих пор хорошо сохранилось, то место для живых было выбрано неудачно. Пустозерск постоянно затапливался водой во время наводнений. В конце концов жители переселились подальше от реки и основали новое селение под названием Усть-Печорск. Нам оно видно отсюда неясными силуэтами домов, но идти в поселок – не входит в наши планы. Зимняя дорога идет по реке Печоре, завтра с утра мы продолжим путь, и отклоняться от маршрута и терять время нет смысла.
Хотели уже идти устраиваться на ночлег, но увидели, что со стороны поселка движется человеческая фигура в нашем направлении. Стоим, ждем. Оказывается, это местный охотник промышлял неподалеку и увидел странную группу людей на старом кладбище. Не поленился, сделал крюк, чтобы разузнать, в чем дело. Мы познакомились. Так как мужчина не сводил глаз с велосипеда, сразу рассказали, кто мы, куда и откуда идем, упомянули и Г. Травина.
Охотник изумленно раскрыл глаза: «А я его видел. Очень давно». Теперь настал наш черед удивляться. Александр Робертович Выучейский, как звали нашего нового знакомого, из раннего детства вынес в памяти краткий эпизод о том, как однажды распахнулась дверь, и в их дом вошел большой мужчина с длинными волосами. У него был тоже велосипед. Возможно, сам Александр Робертович давно забыл бы эту встречу, но о странном незнакомце часто потом вспоминал его отец. От отца А.Р. Выучейский и фамилию Травина знает... Нет слов, как мы были потрясены этой встречей. Первый человек, который говорит нам о Травине, мало того, он является еще и свидетелем легендарного маршрута.
Сообща мы восстанавливаем в памяти, что слышали и читали раньше, и приходим к выводу, это Глеб Леонтьевич Травин проходил здесь после того, как однажды чуть не примерз ко льду и сделал себе операцию сам, когда обморозил пальцы на ногах. А.Р. Выучейский утвердительно кивает головой, его отец тоже упоминал эти события.
Взволнованные, мы еще долго беседуем с нашим знакомым, расспрашиваем его о нынешней жизни, о его семье. Не хочется расставаться, так необычна и радостна эта встреча. И что за удивительный случай послал к нам именно этого охотника? На ночлег устраиваемся, когда сумерки окончательно сгустились. Александр Робертович ушел в свою деревню, и нам особенно неуютно сейчас в этом темном лесу. Пока Сергей готовит место спать, мы с Фаридом разжигаем костер. Звук ломающихся сучьев гулко разносится вдоль русла реки. Вскоре яркое пламя вспыхнуло, осветило наши фигуры, а темноту вокруг костра мгновенно сделало непроницаемой. Пока варится ужин, мы сушим свою одежду и прислушиваемся к ночной природе. Спим всегда настороже, как и полагается в диких местах, но обычно страха нет. А сегодня за время пути мы не раз видели, как волчьи следы пересекали дорогу. В этих местах температура воздуха держится под минус тридцать градусов, и мы идем вдоль кромки зимнего леса. Возможно, здесь находят себе приют олени, а вместе с ними и серые хищники. Жалеем, что не спросили об этом А.Р. Выучейского. Спать ложусь, подвинув поближе ружье.
В Нарьян-Маре, несмотря на легкий мороз, весеннее солнце сияет радостно и нещадно слепит глаза. Мы въезжаем в яркую, празднично одетую толпу встречающих нас горожан. Это В. Крючкин организовал торжественную встречу для своего фильма. Мы видим его здесь же, суетящимся за работой, с кинокамерой в руках, в сопровождении неизменного помощника Гоши. Крючкину сейчас не до нас. Владлен занят работой. Когда он еще увидит такое зрелище. Мы стоим перед танцующими под бубен, ярко одетыми в национальные одежды красивыми девушками, из толпы нам радостно кричат, а мы совсем растерялись.
На последних километрах очень устали, грязные пряди волос выбиваются из-под наших когда-то белых шапок-шлемов, мы их засовываем поглубже и обнажаем руки грязные, с черными от мазута и сажи ногтями. Анораки наши, тоже грязные и к тому же прожженные во многих местах, свисают ниже колен. Мы роемся в их глубоких карманах, чтобы найти подобие наших носовых платков, глаза слезятся от яркого солнца и яркой одежды, а простуженные носы уже не держат влагу, никакое швырканье не помогает... Кругом видим улыбающиеся лица, внимательно следящие за нашими движениями...
На следующий день пошли в ненецкий окружком комсомола. Долго сидели и разговаривали с ребятами. Здесь впервые за все время нынешнего путешествия увидели неподдельный интерес к себе и почувствовали доброжелательное отношение. Подобных встреч за нашу дорогу прошло немало, и обычно в таких кабинетах нашу компанию встречают с нескрываемым высокомерием, этаким холодным снобизмом. Это тебе не простые шоферы-работяги на дороге или охотники и пастухи, это люди другой закваски. Так получилось, что мы едем как бы под покровительством Находкинского горкома комсомола, собираем у северян подписи под воззванием «За мир и разоружение». Естественно, часто отмечаемся в комите тах комсомола, находящихся в городах и поселках по пути нашего следования. И теперь уже у меня перед глазами встает одна постоянная картина: неизменный кабинет с обшитыми деревом стенами, столы, поставленные по типу буквы «Т», знамя в углу и портрет В.И. Ленина на центральной стене. Во главе стола встречает почти молодой человек в сером или черном костюме с обязательным скромным галстуком на шее и одинаково короткой стрижкой на голове. Я догадываюсь, что когда-то это был веселый, заводной парень, иногда так и хочется ткнуть кого-нибудь шутливо в бок: «Эй, очнись»... Но я поднимаю голову и холодный душ скучающего, отстраненного взгляда замораживает не только твои движения, но и мысли. Кабинетные обстоятельства уже сделали свое дело.
Хуже всего то, что пока нас сопровождает В. Крючкин, нам приходится быть зависимыми от жильцов этих кабинетов. Киношникам нужна машина для аппаратуры. Правда, здесь уже Владлен Васильевич договаривается сам, а меня берет для подкрепления. Встреча Крючкина с комсомольским руководителем достойна отдельного описания, и я вспоминаю...
Обычно отсидев положенное время у нужной двери, по знаку секретарши мы перешагиваем порог. Я остаюсь у двери, а В. Крючкин, не торопясь, вынужденный вследствие какой-то травмы ходить не свойственным обычным людям зыбким шагом, шествует к столу. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу, Владлен тем временем усаживается напротив хозяина кабинета и начинает раскуривать трубку. С первого раза у него это не получается, молчание надолго повисает в воздухе, электризует помещение. Вот, наконец, можно вздохнуть с облегчением – дым пошел. Владлен следит за ним, потом открывает рот и называет себя, указывает причину, по которой оказался здесь, и, так как фильм снимает ся по нашей экспедиции, вспоминает и приглашает меня пройти к столу. Присаживаюсь рядом и я. Опять какое-то время повисает молчание. Потом Крючкин, попыхтев трубкой и собравшись с мыслями, начинает разговор и не спеша выспрашивает все, что его интересует по фильму, по работе, по наличию транспорта на дальнейший путь... Такая беседа продолжается и час, и два. Из разговора Владлена с секретарем комсомольской организации я уже все выяснил для себя: собеседник Крючкина выжат, как лимон, уже не Крючкин, получается, просит, а ему предлагают, лишь бы избавиться от него, но тот тертый калач, он не собирается завершать разговор. Мое же терпение заканчивается. Уже осточертел стул с жестким сидением и высокой спинкой, я вопрошающе гипнотизирую своего друга, а Крючкин все нудит, все выискивает в своей памяти какие-то вопросы.
Наконец кажется, что выспрошено и сказано все. В кабинете надолго повисает молчание. Нет вопросов – нет ответов. От неловкости, повисшей в атмосфере, я готов вскочить и оставить моих собеседников, не прощаясь, но Владлен и мышцей не шевельнул, прирос к стулу. Жду и я, молчаливо переваривая бурю внутри себя. Напряжение и неловкость момента достигают предела...
И тут Крючкин открывает рот и спрашивает номер телефона и домашний адрес секретаря. Я немею. Адрес записан. Все молчат. Крючкин сидит. Не верю своим глазам, когда он, наконец, приподымается со стула, прощается, идет к двери. У двери еще раз останавливается, додумывает что-то про себя. Я замираю, но тут Крючкин окончательно перешагивает порог кабинета. Все. Поначалу я кипел, на улице выговаривал Владлену про то, как он выматывает всех, но каждый раз все повторялось по-старому. Крючкин был непоколебим. Потом я понял. Владлен, вынужденный ходить не спеша, выработал в своем характере такой тип поведения, в силу которого медлительность только помогает ему добиться цели. При любых встречах собеседники Крючкина невольно вынуждены идти на поводу его манеры общения. Ну а уж в деловом разговоре Владлен таким образом сбивает стереотип встречного восприятия с любого чиновника, я это видел не раз. И срабатывает, кстати, всегда безотказно.
Потом я узнал, что дома у Крючкина – большая коллекция курительных трубок, и на Север он берег отдельную, только для Севера предназначенную. Оказывается, молчанием тяготимся только я да наш собеседник, а Крючкин в это время спокойно додумывает свои дела. Но уже когда он прекращает разговор, у него не остается ни одного нерешенного вопроса, незавершенного дела. Он ничего не забывает. Я потом не раз буду вспоминать его, когда сам, заскочив в такой кабинет, а через несколько минут покинув его, на обратном пути буду сожалеть, что то-то и то-то упустил, то-то забыл спросить. Владлен Крючкин такого себе не позволял. Но в нарьянмарском окружкоме все происходит подругому. Здесь и парней, и девушек толпится много. Мы сидим, окруженные доброжелательной аудиторией, и ведем интересную для всех беседу. Конечно, рассказываем про экспедицию, про Г. Травина, про себя. Ребята рассказывают нам про свой город. Глеб Леонтьевич Травин останавливался в их местах, когда здесь стояло всего лишь несколько палаток. Есть с чем сравнить.
Потом они подробно вместе с нами обсуждают предстоящий наш путь, а на прощание вручают три килограмма оленины. В дороге будем есть строганину. Нам уже приходилось пробовать, но сами готовить будем впервые. Дело кажется нехитрым: на морозе предстоит срезать тонкими ломтиками и так и съедать сырое мясо. Что ж, попробуем. Травин на маршруте питался и сырым мясом, и сырой рыбой. В городе, который живет по талонам и в котором на каждого жителя выдается по два килограмма мяса в месяц, комсомольцы преподнесли нам царский подарок. Мы не можем отказаться, чтобы не обидеть ребят, и думаем, чем же тогда они здесь питаются? Ведь для коренных жителей Севера мясо – основная и чуть ли не единственная пища.
На вечер у нас назначена встреча, на которую мы отправляемся всем составом. Нас пригласил к себе в гости Филипп Ардеев – каюр экспедиции 1983 года на собачьих упряжках, организованной газетой «Советская Россия». Тогда их экспедиция прошла от мыса Дежнева до Мурманска, она широко освещалась в центральных газетах. А после удачного финиша ее участники были награждены правительственными наградами. Штаб их находился в городе Свердловске, и я в то лето, совершая одиночное путешествие через страну, специально заезжал к ним. С самими участниками экспедиции мне встретиться не удалось – их за день до моего приезда положили на обследование, – но я целый день провел в их штабе, общался с организаторами экспедиции, с женой Филиппа Ардеева. Не знал тогда, что через четыре года воспользуюсь этим приглашением и встречусь с каюром-путешественником.
Филипп нас предупредил, что будет ждать, а чтобы мы не перепутали адрес, у двери поставит лыжи. Так, воспользовавшись опознавательным знаком, мы без ошибки звоним в нужную дверь. Хозяин гостеприимно распахивает двери. После традиционного чаепития стол освобождается, и Филипп приносит и показывает нам свои различные сувениры, связанные с экспедицией. Здесь и большой нож, подаренный ему в Норвегии, и лыжи с надписью «Советская Россия», и малица, которая согревала его в том походе. Каюр делится с нами опытом продвижения по зимней тундре, дает полезные советы. Говорит: «Завидую вам, что вы идете, и тому, что идете с запада на восток». Оказывается, они, двигаясь в обратном направлении, все время скучали по солнцу – солнце постоянно светило в спину, а хотелось почувствовать теплые лучи на лице. И эту тоску по солнечному теплу ощущали все члены экспедиции. Ну что же, нам повезло, и мы приглашаем Филиппа Ардеева с собой. Однако Филипп отказывается, объясняет, что сейчас связан работой в местной кочегарке, а отопительный сезон еще не закончился, его не отпустят с работы. Заговорив про работу, каюр возмущается, говорит, что перестал чувствовать себя ненцем, стал забывать про тундру. Вспоминает, что его дед один держал оленей больше, чем сейчас находится в совхозных стадах. А он, прирожденный пастух, остался без работы, прозябает в какой-то кочегарке и мяса не видит по месяцу. Нам нечем его успокоить, и, поговорив еще немного о здешних делах, мы прощаемся и уходим.
Нас ждут новые километры и бескрайние просторы полюбившегося Севера. Еще раз отдохнем в тепле, а завтра опять испытания.
